Упрощенная HTML-версия
Владимир Минкин
Книга Реальности
114
Юность_4
Первая лагерная смена моей жизни подходила к концу, постепенно раздувая жар
предотъездной лихорадки. Мягкие зелёные ракетки вьетнамского производства, выданные
по паре на отряд, незаметно перекочёвывали в чемоданы, на пионерских галстуках
ставились шариковой ручкой дружеские росписи, припрятанные остатки зубной пасты
выбрасывались на помойку, потому что в последние две ночи никого уже не намажешь.
Вокруг царила весёлая суета, но теперь она проходила мимо меня. Часть моей души
застряла где-то в подпространстве запутавшимся в проводах воздушным змеем – его уже
не вернуть, а нитка всё ещё у тебя в руках. Дёргать за неё бесполезно, провода под
напряжением, и ты просто стоишь, ожидая, когда очередной порыв ветра унесёт твоё
дитятко навсегда. Я по-прежнему носился наперегонки и валял дурака, но веселье вдруг
стало чем-то отдельным от меня. Я замечал, что мне становится смешно, и понимал, что
сейчас засмеюсь, вместо того чтобы просто смеяться. Это было очень странное ощущение,
но я уже начал к нему привыкать, и только от прекрасной Ирки Серёгиной я отводил
глаза, стараясь не открывать рта в её присутствии.
Она нравилась мне так же, как и в самый первый день, но сознание того, что ей
нужен другой, делало моё существование рядом с ней бессмысленным. Кроме того, она
всё чаще стала двоиться у меня в глазах – я видел то небесную богиню, в которую был
влюблён, то вполне нормальную земную девушку с обыкновенными человеческими
устремлениями. Даже если бы и захотел, я не смог бы на неё сердиться, потому что знал
по себе – сердцу не прикажешь. И всё-таки я никак не мог понять, почему самым светлым
и нежным чувствам, сделавшим меня на несколько недель счастливейшим из смертных,
суждено было обернуться безнадёжно-терпкой тоской? Почему этот мир не придуман так,
чтобы любовь всегда была взаимной? О том, что любить человека по-настоящему – это
значит быть счастливым, когда ему хорошо, даже если он тебя не замечает, я тогда не
знал. А если бы и узнал, не поверил.
Вечеру не удалось подкрасться незамеченным, так как пионеры сами
подкарауливали его в лагерном клубе, чтобы не пропустить «Месть и закон». Напоследок
начальство решило нас побаловать. Вчера здесь бушевали танцы, которые я, по своему
необыкновению, пропустил, а теперь дежурный отряд тормошил лениво растянувшиеся
вдоль стен лавки и разгонял столпившиеся на сцене штабеля стульев, чтобы превратить
клуб из танцевального зала в киноконцертный. Задние ряды постепенно заполнялись
пионерами из старших отрядов, малолетки довольствовались местами спереди, вожатые
обычно садились с краю, составляя в случае необходимости корпус быстрого
реагирования.
Я притащился в клуб одним из последних, потому что безуспешно пытался найти в
матушкином зооуголке «Кита» – книжку из тех, что мы взяли из дома для всеобщего
прочтения и, очевидно, понравившуюся кому-то из юных натуралистов до потери совести.
В своё время я вычитал, что надо говорить «ревёт белухой», а не белугой, потому что
белуга, как и остальные рыбы, не обладает даром речи в отличие от китообразного
млекопитающего белухи, издающего под водой низкочастотное курлыканье-мычание.
Кроме того, прошлой зимой я срисовал из книжки несколько древних гравюр с
загадочными морскими чудовищами и послал рисунки своей двоюродной сестричке Оле в
больницу, чтобы она поскорее выздоровела, так что «Кит» свою задачу выполнил. Но его
всё равно было жаль. Интересно, как назвать похитителя – вор-вань или во-рвань?
Свет в зале уже погасили, и я, стараясь не шаркать сандалиями, пробирался через
непроглядную темень на ощупь, но шарить руками перед собой воздерживался, чтобы не