Упрощенная HTML-версия
Владимир Минкин
Книга Реальности
153
***
После полдника, насладившись в очередной раз кефиром и зефиром, мы брели с
Женькой по узкой дорожке мимо лагерной бани. Я внимательно наблюдал за носками
своих запылённых кед и болтавшимся то вправо, то влево полуразорванным шнурком,
когда Женька толкнул меня в бок.
– Ну и уродина, ты глянь! Вот это наклепали!
Я поднял голову, обходя огромную кучу угля, сваленную неподалёку от входа в
баню. Да, уродина – это ещё мягко сказано! На меня уставилось существо, которое даже в
горячечном бреду не привиделось бы ветерану советского сталепроката, выброшенному с
работы на копеечную пенсию и поклявшемуся отомстить за это всем живым существам, а
в первую очередь, пионерам. В чугунный цилиндр головы был неровно загнан длинный
нос из толстой арматуры, два выжженных газовой сваркой глаза таили в своих тёмных
глубинах адские мучения, а раскроенный дисковой фрезой рот был оскален навечно
застывшей предсмертной судорогой. Помятый пятнистый конус, играющий роль
бумажного колпачка, был прихвачен к цилиндру сверху точечной сваркой и отбрасывал
резкую тень на согнутые из обрезков труб трёхчленные руки, торчащие из середины
скособоченного ящика тела. Дабы у пионеров развеялись последние сомнения в том, что
они оказались в гостях у сказки, в самом низу ящика, там, где у чудовища должны были
бы, не дай бог, располагаться детородные органы, красовалась неровно выведенная
облетающей краской надпись «Буратино».
Я никогда не приглядывался к представителям недавно созданной на территории
лагеря соцреалистической скульптурной группы «Прекрасное далёко», а просто плевал
через левое плечо и проходил стороной, но сейчас, после атаки на вражеский дзот, мне
стало ужасно обидно за себя и за всё молодое поколение, которое по милости одних
уродов должно было расти в окружении других.
– Это до какой же степени надо потерять совесть, чтобы детям с их неокрепшей
психикой такое подсовывать! Ведь тут если ночью пойдёшь, так прямо сразу в баню и
дорога – штаны стирать! Вот сволочи!
«Буратино» мрачно усмехнулся разорванным ртом и попытался вытянуть в нашу
сторону искорёженные конечности закованного в металл и не знающего пощады
гигантского насекомого.
Я, не помня себя от отвращения, схватил валявшийся под ногами кусок угля и
швырнул в монстра.
– Вот тебе бумажная курточка!
Раздался протяжный гул, как будто рядом ударили в небольшой колокол.
– Прошло три года, – вполголоса произнёс Женька.
– Ах, ты ещё орать?! – взбесился я, загребая новую порцию боеприпасов, – Вот тебе
деревянные башмаки! Вот тебе леденцы на палочке!! Вот тебе азбука за три сольдо!!!
Когда на душе немного отлегло, я шагнул в сторону, отряхивая перемазанные
чёрным порошком ладони, и вдруг заметил стоящего метрах в пятнадцати начальника
лагеря.
– Комар! – пихнул меня Женька, но было уже поздно.
Иван Петрович Комаров отвернулся и под затихающий гул зашагал в направлении
столовой, а мои спортивные грамоты подёрнулись едкой угольной пылью.
Вечером, когда мы собрались в палате, чтобы придумать легенду, я понял, что не
выдержу и признаюсь в своём преступлении. Ребята меня отговаривали, но я не хотел
быть причиной общего наказания и решился страдать один. Когда я всё рассказал Саше,
он удивился дважды – сначала тому, что всему виной оказался я, а потом тому, что
оружием массового поражения послужила несчастная конфета. Может быть, он даже не до
конца мне поверил, но пообещал поддержку на завтрашнем заседании совета дружины,