Упрощенная HTML-версия
Владимир Минкин
Книга Реальности
72
Юность_1
В то предолимпийское лето мы впервые не поехали на дачу в Крюково, где когда-
то яростными и непредсказуемыми шагами ослеплённого циклопа взметала подмосковную
землю война, и где в мягкой тени позолоченных солнцем серебряных рощ, увлёкшись
причудливыми изгибами выползающих на свет божий фантастических существ,
прикидывающихся корнями деревьев, до сих пор можно было угодить в
двадцатиметровые кратеры следов, оставленных копытами поверженного чудовища с
единственным выжженным глазом во лбу. Теперь на дне перевёрнутых куполов храма
смерти в дремлющих лесных водоёмах обитали крошечные и неопасные для тихо
охотившихся грибников циклопы и дафнии, и лишь покрытые хитиновым панцирем
личинки жуков-плавунцов, распахнувшие беспощадные рогоподобные клешни в
ожидании мягкотелой добычи, несколько напоминали извечных противников циклопов –
драконов. Правда, согласно древним гравюрам, выглядели драконьи рожки отнюдь не так
угрожающе, хоть и дышали легендарные прародители перепончатокрылых огнём и серой,
а не прохладной щебечущей свежестью через высунутый над водой хвостик-дыхальце. В
сумрачные ненастные дни, когда берёзы вслед за нервными осинами, вдруг поддавшись
общему порыву, стремились сбиться в стаи, отчаянно взмахивая трепещущими на ветру
крыльями, казалось иногда, что всему виной не рога драконов и не копыта циклопов, а
неуёмная плодовитость гигантской птицы Рух. Будто бы в далёком сорок первом она
снесла здесь, под Зеленоградом, столько смертоносных яиц, что некоторые
мертворождённые птенцы всё ещё спят под землёй, терпеливо ожидая, когда пробьёт
роковой час, и они восстанут из небытия, поглотив свидетелей своего безумного
пробуждения.
Её, дачи-то, собственно, и не было больше, потому что молодой зелёный город,
предчувствуя наступление новой эры, расширял орбиту своих владений со скоростью
электрона. Как и свойственно растущему организму Робина Бобина Барабека, он с
аппетитом втягивал в себя прилегающие территории дачных участков вместе с
деревянными домишками, единственной возможностью спастись для которых, была бы
разборка и переезд на новое место. Но нашей, покрытой замшелым рубероидом времянке,
о годах своей юности оставалось разве что вспоминать в перерывах между приступами
склероза – разобрать её можно было лишь раз и навсегда. За это родители и отправили
меня в пионерский лагерь «Юность» Московского Станкостроительного Завода имени
Серго Орджоникидзе, на котором они проработали всю свою сознательную жизнь.
Заводу шёл тогда сорок седьмой год, и на фасаде его сборочного цеха гордо
красовались два ордена – Трудового Красного Знамени и, главное, орден Ленина, который
меня безудержно тянуло потрогать руками в надежде прикоснуться к платиновому
барельефу вождя мировой революции. Но награды родины висели выше, чем виноград над
лисой, а платины на гигантские ордена в стране не хватало, так что мне оставалось только
облизываться. И хотя уезжать в неизвестность на всё лето совершенно не хотелось,
деваться было некуда.
В назначенный судьбой день я стоял у дерева с приколотой кнопками табличкой из
ватмана, на которой чьё-то твердорукое плакатное перо пурпурно вывело «Второй отряд».
Ближайшие деревья по улице Орджоникидзе тоже вытянули талончики с номерами, как и
дюжина автобусов, выстроившихся в очередь за свежими пионерами в направлении
Ленинского проспекта. Ранне-июньское солнышко улыбалось стоявшим вокруг шуму и
гаму, как когда-то Чуку и Геку, но мне было не по себе от какого-то смутного
предчувствия. Кто вообще выдумал все эти лагеря – что, нельзя было просто взять да и