Утро следующего дня выдалось на редкость пасмурным, хотя порывистый ветер, упорно старавшийся разболтать муть облаков, подавал некоторую надежду. После завтрака мы собрались на веранде, увлечённо изучая две общие тетрадки в клеточку, пользовавшиеся в нашем отряде особой популярностью и потому изрядно потрёпанные. Одной из реликвий была анкета, которую мы заполняли в начале смены, и где на вопрос «Ваш любимый ансамбль?» я тогда, немного полистав, ответил «Time Machine», чтобы показаться не глупее остальных, написавших то же самое. Каково же было моё удивление, когда, заполнив анкету и открыв затем вторую тетрадку, оказавшуюся песенником, я понял, что «Машина времени», которую я никогда раньше не слышал – это не какая-то западная группа, а наша, советская. Очевидно, уэллсовское название сбило меня с толку, и я был очень рад, что никого не спросил сдуру, приезжали ли они на гастроли в СССР.
Обе тетрадки лежали теперь раскрытыми на столе, а мы столпились вокруг, переворачивая страницы, если до них удавалось дотянуться. Хмурое небо дробилось в многочисленных квадратных стёклышках веранды, но свет не зажигали, видимо опасаясь спугнуть романтическое настроение. Вылезать на улицу охотников не находилось, кто-то потихоньку мурлыкал «Трудная работа, вожатый, у тебя» – лагерный гимн, написанный Витей на мотив «Hafanana» Африка Симона, некоторые девчонки стояли обнявшись. Я попытался было открыть страницу песенника с «Полным штилем», но желающих прикоснуться к прекрасному было слишком много. Я отодвинулся в сторону и от нечего делать начал рыться в карманах штанов.
Чьи-то нежные руки протянулись сзади, скользнув по моим бокам, и пальцы легко сплелись у меня на поясе. Возле правой лопатки я сквозь рубашку почувствовал ласковое прикосновение щеки, и чуть уловимый аромат льняных волос каруселью завертел передо мной пионерские спины. Я знал эту красно-белую блузку в крупную полоску, знал, кому принадлежат эти руки и, прикрыв ставшие бесполезными глаза, силился понять происходящее. Это была она.
Что это, я сплю или сошёл с ума? Как такое возможно, неужели она догадалась? А если и догадалась, что с того, все уже, наверное, догадались. Нет, не дай бог! Но почему же она меня обнимает? Может быть, я ей понравился? Да нет, такой девчонке... А кто ей вообще нравится?
Этот вопрос, впервые вставший передо мной во всей роковой значимости, несколько меня отрезвил, и я позволил себе приподнять веки. Нет, на сон не похоже, я знаю, как эти пальцы держат ракетку. Господи, что же теперь делать? Я ощущал спиной, как она еле слышно напевает что-то глубоким грудным голосом, и люминесцентные индикаторы моих нервов сладко дрожали в такт её дыханию, а фибры души трепетали мембранами самого чувствительного лампового микрофона в студии звукозаписи. Значит, не зря у меня всегда замирало сердце, когда папка пел мне в детстве: «Если б чудо совершилось, если б сзади подошла и глаза закрыла мне рукой…» Будет ли у меня ещё хоть раз в жизни такое прекрасное мгновение? Какого чародея мне упросить, чтобы оно никогда не кончалось? Я затаил дыхание и замер.
«Девушка не станет так себя вести при всех, верно?» – произнёс внутри меня спокойный голос, от которого повеяло вечной мерзлотой.
Ну конечно, не станет, мы ведь не где-нибудь на Западе. Это там, говорят, влюблённые обнимаются где попало.
Меня слегка толкнули в плечо, рядом кто-то засмеялся, видимо ребята добрались до страницы анкеты с ответами на вопрос «Ваше любимое занятие?» Сознание отозвалось на толчок включением в рабочий ритм, и я вдруг остолбенел от короткой и ясной мысли. Она просто ошиблась! Ледяная волна разбилась в голове и с грохотом ринулась вниз, задрожав на губах колкой изморосью. Хотела обнять кого-то другого и ошиблась! Наверное, Маринку Фёдорову, вот она чуть правее стоит. Неужели я так похож на девчонку? Ах ты, матерь божья! Впрочем, теперь это неважно. Важно, что она не собиралась меня обнимать, и пользоваться её ошибкой будет нечестно.
Вот и всё. Мне очень хотелось сказать: «Сейчас подойдём поближе, Фёдор Иваныч!», хотя никто из ребят не понял бы, к чему это я. Но воздуха в лёгких уже не оставалось, и я только прошептал чуть слышно: «Пусть это когда-нибудь повторится. Когда-нибудь». Потом сжал зубы так, что прокусил левую щёку и, вытащив, наконец, трёхпудовую руку из кармана, обречённо положил ладонь на ожерелье сплетённых у меня на поясе пальцев.
– У тебя что, прилив нежности? – мой деревянный голос даже меня самого заставил вздрогнуть.
– Ой, извини! – моя рука опустела и, пытаясь удержаться на краю пропасти, впилась мёртвой хваткой в пряжку ремня. Ирка немного отпрянула, и мне показалось, что ей хочется спрятать за спину виновниц своего неловкого положения.
– Я нечаянно, – сказала она, смущённо улыбаясь, но взгляда не отвела.
– Со всяким бывает, – произнёс я голосом робота-исполнителя из «Отроков во вселенной», а затем позволил себе посмотреть в её глаза дольше обычного, наверное оттого, что во рту становилось всё солонее. Она опустила голову, рядом продолжали смеяться и шелестеть страницами.
***
Автобус с не в меру соскучившимися родителями задержался и приехал перед самым обедом. Мы вышли проводить Сашку Фетисова, а ребята из первого отряда шествовали с Димкой Золотарёвым, капитаном лагерной сборной по футболу. Димка никогда не хвастался, что играет лучше всех нас, хоть это и было именно так. Он забивал почти в каждом матче, а я, стоя в глубокой защите, старался отдать пас именно ему, даже если нас разделяли десятки метров поля. Димка не терял обаяния и тогда, когда они в паре с Серёгой Титовым, отстаивая честь своего отряда, резались в теннис со Славкой и мной, поставив на кон вожделенные полдники.
Упрямый ветер всё-таки сделал своё дело, придав небу более-менее божеский вид и смягчив грусть расставания. Димка кареглазо прищурился, улыбнувшись гагаринской улыбкой, и сказал, что у нас была классная команда. Мы дружно покивали. Сашка, уже попрощавшийся со всеми, молча пожал мне руку, многозначительно кивнул в сторону сосен, росших у старых лагерных ворот, и поднялся в автобус. Я обернулся и увидел в хвойной тени силуэт Тани Крупенниковой. Она смотрела на нас как-то необычно, но не это приковало моё внимание. Чуть поодаль девчонки утешали плачущую потихоньку Ирку, мою Ирку! Что случилось, неужели её кто-то обидел?!
Спину обдало жаром, и фонтан невидимых искр ударил в затылок. Я распрямился, почувствовав, что, кто бы это ни был, даже сам Бурундук, ему не поздоровится. Неважно, насколько он старше и сильнее. Всё вокруг меня мгновенно превратилось в табельное оружие. Подходящие камни наперебой запросились в руки, крепкие палки тут же сообщили свои координаты, проржавевшая светло-голубая перекладина от велосипедной рамы выглянула из придорожной травы и криво усмехнулась.
Но помощь моя оказалась ненужной. Я снова окинул взглядом уезжающих, и тут кто-то резко дунул мне в глаза. Розовую пелену трёхнедельного неведения разом унесло, открыв дорогу мчавшимся ко мне из другого мира стальным цепям. Острые крючья впились в замершее тело, и цепи рванулись в стороны, до предела растягивая дрожащую от напряжения кожу. Под непреодолимой силой кожа затрещала, лопнула на спине и, содранная с лохмотьями плоти, свалилась в пыльный гравий. Обнажились трепещущие волокна тела, каждая клеточка которого взрывалась вулканической лавой подводного извержения и сразу покрывалась бесчувственной коркой, едва соприкоснувшись с безжалостным океаном правды. Ира плакала, потому что уезжал Димка. Она его любит.
Я повернулся и сделал несколько шагов, чтобы сойти с дороги. Не знаю, с каким звуком слишком беспечная звезда превращается при гравитационном коллапсе в чёрную дыру. В безвоздушном пространстве и не может быть никакого звука, но слышал я сейчас именно его. Он возник как-то исподволь, из гула автобусного мотора и, поглотив стрекотанье кузнечиков, щебетанье птиц и человеческие возгласы, вырос до единственного всепоглощающего сверхзвука. Нет, не прав Пинхэд из «Хеллрейзера»: главный звук во вселенной – это не свист бритвы, рассекающей плоть. Плоть живёт по космическим меркам лишь мгновение и снова обращается в прах. А звезда умирает, пока не исчезнет чёрная дыра, в которую она превратилась, и сколько это будет продолжаться, никому не известно.
Разорванная кожа, сделав последнее усилие, выбралась из-под широких колёс тронувшегося автобуса, сползла с дороги и замерла у моих ног. Я не наклонился подобрать её, как это делают в сказках предусмотрительные герои. Нестерпимый свист чёрной дыры там, где ещё недавно пламенела звезда по имени Сердце, поглотил все мысли, оставив только одну. Почему до сегодняшнего дня я ни разу не спросил себя: «А кто ей вообще нравится?»
Мутно-красные габаритные огни автобуса скрылись за поворотом дороги, и их отблеск всё реже закипал пеной в разрывах умирающей кожи. Она стремительно уменьшалась в размерах, хотя я и не загадывал ей никаких желаний. Их больше не было. Я стоял и смотрел, как неохотно расстаётся с жизнью моя верная оболочка, как ещё иногда пробегают по ней тёмно-бурые сполохи, как она всё больше и больше сливается с землёй. А оглохшая от чёрного свиста фотобумажная фигурка металась в левом нагрудном кармане и никак не могла понять, что теперь она бесполезна.Copyright © 2014 Vladimir Minkin. All Rights Reserved.